«Чистое искусство» - целый ряд эстетических концепций в разных странах, утверждающих самоценность, самоцельность художественного творчества, независимость искусства от политики. (Оформилось во Франции в 30-е гг.ХIХ в. В России, в 50-60-е гг сложилось 2 направления в поэзии: гражданская (Н.А. Некрасов) и «чистое искусство» (А.А. Фет, А.Н. Майков, Я.П. Полонский, Л.А. Мей и др.). Теоретики «чистого искусства» - Фет, А.К. Толстой, А.В. Дружинин – утверждали, что гражданское искусство – ненастоящее искусство, что поэта должны привлекать вечные темы (Бог, красота, любовь), искусство не должно быть подчинено временным, преходящим целям. Оно само себе – цель.

Фет сознательно отстаивал концепцию «чистого искусства». «Красота – вот объект поэзии». «Красота, по Фету, - это природа, любовь и песня» (Благой). Для «чистого искусства» характерен уход от социальных тем, погружение в идеальный мир вечной красоты, наслаждение природой, стремление к гармонии, пластичность и яркость в изображении природы, портретные зарисовки, передающие сложное романтически настроенное психологическое состояние лирического героя, интимно-личностная направленность лирики.

Традиционно поэзию Фета считают романтической.

Фет стремится показать многообразные связи человекака и природы, он показывает целые циклы природы: «Весна», «Лето», «Осень», «Снега», «Море», «Вечера и ночи». Сливаясь вместе, они образуют символический пейзаж. Природа одушевлена, так как одушевляют ее чувства поэта. Фет стремится слиться с природой, увидеть ее прекрасную душу.

Особенностью эстетического идеала у Фета является возвышение эстетического идеала. Красота, в представлении лирического героя его стихов – это идеальная сущность мира, и ее приметы он находит в природе, искусстве, женском облике.

Для поэзии «чистого искусства» характерна импрессионистическая манера изображения действительности.

Именно в импрессионизме заключается представление о красоте как о реально существующем элементе мира. Импрессионизм характеризуется передачей первого чистого впечатления от вещей в отрывочных, мгновенно зафиксированных штрихах. Отсюда и поэтизация мгновения в лирике Фета.

Новаторство лирики Фета состоит в том, что он умел с помощью имен передать процесс. Называя ту или иную вещь, поэт вызывает в читателе не прямое представление о ней, а те ассоциации, которые могут быть с нею связаны.

Поэзия «чистого искусства» - поэзия, внушающая определенное настроение. По степени воздействия на человека поэзия уподобляется музыке.

Фет дорожил чувствами мгновенными, ускользающими. В его стихотворениях наблюдается: соединение звуковых, обонятельных, тактильных ощущений.

Основные мотивы: любви, памяти, мимолетности счастья, вселенской гармонии.

Жанры: лирическая миниатюра, пейзажная зарисовка, психологический пейзаж, исповедь.

А.К.Толстой. Творчество поэта.

Алексей Константинович Толстой (24 августа 1817, Санкт-Петербург - 28 сентября 1875)- русский писатель, поэт, драматург, член-корреспондент Петербургской Академии наук (1873).

Создатель баллад, сатирических стихотворений, исторического романа «Князь Серебряный» (1863), драматической трилогии «Смерть Иоанна Грозного» (1866), «Царь Фёдор Иоаннович» (1868) и «Царь Борис» (1870). Автор проникновенной лирики, с ярко выраженным музыкальным началом, психологических новелл в стихах («Средь шумного бала, случайно…», «То было раннею весной»).

В 1898 году постановкой драмы А. К. Толстого «Царь Фёдор Иоаннович» открылся Московский Художественный театр.

Поэмы

Грешница (1858)

Иоанн Дамаскин (1859)

Алхимик (1867)

Портрет (1874)

Дракон (1875)

Памятник в имении Красный Рог

Драматургия

Фантазия (1850; первая постановка в Александринском театре в 1851 году)

Дон Жуан (1862)

Смерть Иоанна Грозного (1866; первая постановка в Александринском театре в 1867 году). Трагедия экранизирована в 1991 году.

Царь Фёдор Иоаннович (1868; первая постановка в 1898 году в театре Литературно-художественного общества)

Царь Борис (1870; первая постановка в 1881 году в Московском театре Бренко)

Проза

Князь Серебряный (1862)

Упырь (1841)

Семья вурдалака (1839)

Встреча через триста лет (1839)

Волчий приёмыш (1843)

Публицистика

Проект постановки на сцену трагедии «Смерть Иоанна Грозного» (1866)

Проект постановки на сцену трагедии «Царь Фёдор Иоаннович» (1868)

Романтическая по пафосу и по методу, лирика Фета вместе с тем сродни пушкинской "поэзии действительности", представляет своеобразный - _романтический_ - ее вариант. Только, говоря о Пушкине, в этом словосочетании логическое ударение следует ставить на каждом из двух слов, говоря о Фете, - на первом из них. "У всякого предмета, - пишет Фет, - тысячи сторон", по "художнику дорога только одна сторона предметов: _их красота_, точно так же, как математику дороги их очертания или численность" А. Фет. О стихотворениях Ф. Тютчева, стр. 64.. Каждый предмет не только многосторонен, он - и единство противоположностей: прекрасное слито с безобразным, ужасным, жестоким.

Нежит слух пение соловьев, ласкает глаз расцветка бабочек. Но Фету известно и другое: прекрасные соловьи клюют прекрасных бабочек. Однажды он писал Льву Толстому, что, помимо ума-интеллекта, можно "думать" и "умом сердца" ("...

вам спасибо большое, - горячо отозвался Толстой. - _Ум ума и ум сердца_ - это мне многое объяснило") А.

Фет. Мои воспоминания, ч. II, стр. 121.. "Умом ума" Фет не только признает, по Дарвину, борьбу за существование всеобщим и непреложным биологическим законом, - как непреложен для него, по Шопенгауэру, ужас жизни вообще, - но и прямо руководствуется им, распространяя его в своей практической деятельности на общественные отношения. Но "умом сердца" он "думает" по-иному: идет на своего рода эстетическое "расщепление атома" - разрыв единства противоположностей. По строкам его лирических созданий, продолжая вековечную поэтическую традицию, звучат и разливаются соловьиные трели; бабочке, которая для него, поэта, - вся из одних крыльев Будучи в курсе "последних слов" современных ему естественных наук, Фет, в отличие от многих писателей-романтиков, скажем, Баратынского, не рассматривал поэзию, искусство вообще и науку как нечто враждебное, друг друга исключающее: Наоборот, он считал их "двумя близнецами": "у обоих общая цель - отыскать истину", "самую сокровенную суть предмета".

Но между ними существует огромная разница - "характеристическое различие" - в методе, в тех способах и приемах, которые они применяют для достижения этой цели. "Сущность предметов, - пишет Фет, - доступна для человеческого духа с двух сторон. В форме отвлеченной неподвижности и в форме своего животрепещущего колебания, гармонического пения, присущей красоты... К первой форме приближаются бесконечным анализом или рядом анализов, вторая схватывается мгновенным синтезисом всецельно. Приведем, - продолжает Фет, - наглядное, хотя несколько грубое сравнение. Перед нами дюжина рюмок. Глазу трудно отличить одну от других.

Избрав одну из них, мы можем задавать ей обычные вопросы: что? откуда? к чему?

и т. д., и если мы стоим на высоте современной науки, то получим самые последние ответы насчет физических, оптических и химических свойств исследуемой рюмки, а математика с возможной точностию выразит ее конфигурацию. Но этим дело не кончится. Восходя все выше по бесконечному ряду вопросов, мы неминуемо приведем науку к добросовестному сознанию, что на последний вопрос она в настоящее время еще не знает ответа. Этого мало: так как сущность предметов сокрыта на неизмеримой глубине, а восходящему ряду вопросов не может быть конца, то сама наука не может не знать, - a priori - что ей никогда не придется сказать последнего слова...

Но вот паша рюмка задрожала всей своей нераздельной сущностью, задрожала так, как только ей одной свойственно дрожать, вследствие совокупности всех исследованных и не исследованных нами качеств. Она вся в этом гармоническом звуке; и стоит только запеть и свободным пением воспроизвести этот звук, для того чтобы рюмка мгновенно задрожала и ответила тем же звуком.

Вы несомненно воспроизвели ее отдельный звук: все остальные подобные ей рюмки молчат. Одна она трепещет и поет..." Себя он ощущает "верховным жрецом" культа красоты ("С бородою седою верховный я жрец", 1884). Свое поэтическое дело определяет как служение "святыне", уподобляя свои стихи "священной хоругви" крестного хода, которую он возносит высоко над толпою ("Оброчяик"). В первый период своего творческого пути (4050-е годы) Фет обретает взыскуемый им идеал совершенной красоты на признанной - под могучим воздействием "классицизма" Гете и Шиллера - родине прекрасного - в искусстве древних Греции и Рима. В отличие от научного, Фет - мы видели - считал художественное познание синтетическим, схватывающим предмет, во всей его целостности и единстве, всеми органами чувств, которыми обладает человек, и вместе с тем еще одним - "шестым" - чувством, чутьем поэта, воспринимающим предмет "со стороны красоты".

Из всех искусств наибольшие возможности для подобного синтетического восприятия и воссоздания предмета открывает, в силу всеобъемлющей природы своего материала, искусство слова - поэзия. И Фет очень широко и очень по-своему возможности эти использует. Особая острота и тонкость видения воссоздаваемого предмета - необходимое условие для художника-живописца. "Кто из не посвященных в тайну живописи видит на молодом лице все радужные цвета и их тончайшие соединения? - спрашивает Фет, - а между тем разве они не существуют и разве Ван-Дик и Рембрандт их не видят?" Однако полнее и глубже всех проник в "самую таинственную тайну" фетовского лиризма не литературный критик и даже не писатель, а гениальный деятель в области хотя и сопредельного, но другого искусства - П.

И. Чайковский, считавший Фета среди остальных поэтов "явлением совершенно исключительным": "Фет в лучшие свои минуты выходит из пределов, указанных поэзии, и смело делает шаг в нашу область... это не просто поэт, скорее поэт-музыкант, как бы избегающий даже таких тем, которые легко поддаются выражению словом" Шаг Фета в область музыки сказывался и в основном жанровом характере его лирики. Наряду с традиционными жанрами элегий, дум, баллад, посланий он создает новый жанр, который обозначает музыкальным термином: "мелодии" (в I выпуске "Вечерних огней" соответственный раздел открывается стихотворением "Сияла ночь...

") Особого жанра песен он не выделяет и лишь двум-трем стихотворениям придает заглавий "Романс". Но ему как поэту-музыканту из всех жанров музыки оказывается особенно близким именно романсно-песенный жанр.

Ведь в нем - стык музыки и поэзии: слово и звук органически слиты, стих не говорится, а поется.

100 р бонус за первый заказ

Выберите тип работы Дипломная работа Курсовая работа Реферат Магистерская диссертация Отчёт по практике Статья Доклад Рецензия Контрольная работа Монография Решение задач Бизнес-план Ответы на вопросы Творческая работа Эссе Чертёж Сочинения Перевод Презентации Набор текста Другое Повышение уникальности текста Кандидатская диссертация Лабораторная работа Помощь on-line

Узнать цену

Красота разлита по всему мирозданию…», - говорил поэт. Природа становится у Фета средством выражения лирического чувства восторга, наслаждения.

Создание прекрасных стихов о любви объясняется не только божеским даром и особым талантом поэта. В случае с Фетом оно имеет и реальную автобиографическую подоплеку. Вдохновением для Фета являлась любовь его молодости - дочь сербского помещика Мария Лазич. Любовь их была столь высока и неугасаема, сколь и трагична. Лазич знала, что Фет никогда не женится на ней, тем не менее ее последними словами перед смертью было восклицание: «Виноват не он, а я!» Обстоятельства ее смерти так и не выяснены, как и обстоятельства рождения Фета, но есть основания полагать, что это было самоубийство. Сознание косвенной вины и тяжести утраты тяготило Фета на протяжении всей его жизни, и результатом этого явилось двоемирие, чем-то сродни двоемирию и Жуковского. Современники отмечали холодность, расчетливость и даже некоторую жестокость Фета в повседневной жизни. Но какой контраст это составляет с другим миром Фета - миром его лирических переживаний, воплощенных в его стихотворениях. Всю жизнь Жуковский верил в соединение с Машей Протасовой в другом мире, он жил этими воспоминаниями. Фет также погружен в свой собственный мир, ведь только в нем возможно единение с любимой. Фет ощущает себя и любимую (свое «второе я») нераздельно слитыми в другом бытии, реально продолжающемся в мире поэзии: «И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить, но мы вместе с тобой, нас нельзя разлучить». («Alter ego».) Поэт постоянно ощущает духовную близость со своей любимой. Об этом стихотворения «Ты отстрадала, я еще страдаю...», «В тиши и мраке таинственной ночи...». Он дает любимой торжественное обещание: «Я пронесу твой свет через жизнь земную: он мой - и с ним двойное бытие» («Томительно-призывно и напрасно...»).

Поэт прямо говорит о «двойном бытии», о том, что его земную жизнь поможет ему перенести лишь «бессмертие» его любимой, что она жива в его душе. Действительно, для поэта образ любимой женщины на протяжении всей жизни являлся не только прекрасным и давно ушедшим идеалом другого мира, но и нравственным судьей его земной жизни. В поэме «Сон», посвященной также Марии Лазич, это ощущается особенно четко. Поэма имеет автобиографическую основу, в поручике Лосеве легко распознается сам Фет, а средневековый дом, где он остановился, также имеет свой прототип в Дерпте. Комическое описание «клуба чертей» сменяется неким морализаторским аспектом: поручик колеблется в своем выборе, и ему вспоминается совсем иной образ - образ его давно умершей любимой. К ней он обращается за советом: «О, что б сказала ты, кого назвать при этих грешных помыслах не смею».

Литературовед Благой в своих исследованиях указывает на соответствие этих строк словам Вергилия к Данте о том, что «как язычник, он не может сопровождать его в рай, и в спутники ему дается Беатриче». Образ Марии Лазич (а это, несомненно, она) для Фета является нравственным идеалом, вся жизнь поэта - это стремление к идеалу и надежда на воссоединение.

Но любовная лирика Фета наполнена не только чувством надежды и упования. Она также глубоко трагична. Чувство любви очень противоречиво, это не только радость, но и муки, страдания. В стихах часто встречаются такие сочетания, как радость - страдание, «блаженство страданий», «сладость тайных мук». Стихотворение «На заре ты ее не буди» все наполнено таким двояким смыслом. На первый взгляд перед нами безмятежная картина утреннего сна девушки. Но уже второе четверостишие сообщает какое-то напряжение и разрушает эту безмятежность: «И подушка ее горяча, и горяч утомительный сон». Появление «странных» эпитетов, таких, как «утомительный сон», указывает уже не на безмятежность, а на какое-то болезненное состояние, близкое к бреду. Далее объясняется причина этого состояния, стихотворение доходит до кульминации: «Все бледней становилась она, сердце билось больней и больней». Напряжение нарастает, и вдруг последнее четверостишие совершенно меняет картину, оставляя читателя в недоумении: «Не буди ж ты ее, не буди, на заре она сладко так спит». Эти строки представляют контраст с серединой стихотворения и возвращают нас к гармонии первых строк, но уже на новом витке. Призыв «не буди ж ты ее» звучит уже почти истерично, как крик души. Такой же порыв страсти чувствуется и в стихотворении «Сияла ночь, луной был полон сад...», посвященном Татьяне Берс. Напряжение подчеркивается рефреном: «Тебя любить, обнять и плакать над тобой». В этом стихотворении тихая картина ночного сада сменяется и контрастирует с бурей в душе поэта: «Рояль был весь раскрыт и струны в нем дрожали, как и сердца у нас за песнею твоей».

«Томительная и скучная» жизнь противопоставлена «сердца жгучей муке», цель жизни сосредоточена в едином порыве души, пусть даже в нем она сгорает дотла. Для Фета любовь - костер, как и поэзия - пламя, в котором сгорает душа. «Ужель ничто тебе в то время не шепнуло: там человек сгорел!» - восклицает Фет в стихотворении «Когда читала ты мучительные строки...». Мне кажется, что так же Фет мог сказать о муке любовных переживаний. Но один раз «сгорев», то есть пережив настоящую любовь, Фет тем не менее не опустошен, и всю свою жизнь он сохранил в памяти свежесть этих чувств и образ любимой.

Как-то Фета спросили, как может он в его годы так по-юношески писать о любви? Он ответил: по памяти. Благой говорит, что «Фет отличается исключительно прочной поэтической памятью», и приводит в пример стихотворение «На качелях», толчком для написания которого явилось воспоминание 40-летней давности (стихотворение написано в 1890 году). «Сорок лет тому назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, а платье ее трещало от ветра», - пишет Фет в письме к Полонскому. Такая «звуковая деталь» (Благой), как платье, которое «трещало от ветра», наиболее памятна для поэта-музыканта. Вся поэзия Фета построена на звуках, переливах и звуковых образах. Тургенев говорил о Фете, что ждет от него стихотворение, последние строки которого надо будет передавать лишь безмолвным шевелением губ. Ярким примером может служить стихотворение «Шепот, робкое дыханье...», которое построено на одних существительных и прилагательных, без единого глагола. Запятые и восклицательный знак тоже передают великолепие и напряжение момента с реалистической конкретностью. Это стихотворение создает точечный образ, который при близком рассмотрении дает хаос, «ряд волшебных», неуловимых для человеческого глаза «изменений», а в отдалении - точную картину. Фет, как импрессионист, основывает свою поэзию, а в частности описание любовных переживаний и воспоминаний, на непосредственной фиксации своих субъективных наблюдений и впечатлений. Сгущение, но не смешение красочных мазков, как на картинах Монэ, придает описанию любовных переживаний кульминационность и предельную четкость образу любимой. Какая же она?

«Я знаю твою страсть к волосам», - говорит Григорьев Фету о его рассказе «Кактус». Эта страсть не раз проявляется в фетовских стихах: «люблю на локон твой засматриваться длинный», «кудрей руно златое», «тяжким узлом набежавшие косы», «прядь пушистая волос» и «косы лентой с обеих сторон». Хотя эти описания и носят несколько общий характер, тем не менее создается довольно четкий образ прекрасной девушки. Чуть по-другому Фет описывает ее глаза. То это «лучистый взор», то «недвижные очи, безумные очи» (аналогично стихотворению Тютчева «Я очи знал, о эти очи»). «Твой взор открытой и бесстрашней», - пишет Фет, и в этом же стихотворении он говорит о «тонких линиях идеала». Любимая для Фета - нравственный судия и идеал. Она имеет большую власть над поэтом на протяжении всей его жизни, хотя уже в 1850 году, вскоре после смерти Лазич, Фет пишет: «Идеальный мир мой разрушен давно». Влияние любимой женщины на поэта чувствуется и в стихотворении «Долго снились мне вопли рыданий твоих». Поэт называет себя «несчастным палачом», он остро чувствует свою вину за гибель любимой, и наказанием за это явились «две капельки слез» и «холодная дрожь», которые он в «бессонные ночи навек перенес». Это стихотворение окрашено в тютчевские тона и вбирает в себя и тютчевский драматизм.

Биографии этих двух поэтов во многом сходны - оба они пережили смерть любимой женщины, и безмерная тоска по утерянному давала пищу для создания прекрасных любовных стихотворений. В случае с Фетом этот факт кажется наиболее странным - как можно сначала губить девушку, а затем всю жизнь писать о ней возвышенные стихи? Мне кажется, что потеря произвела на Фета столь глубокое впечатление, что поэт пережил некий катарсис, и результатом этого страдания явился гений Фета - он был допущен в высокую сферу поэзии, все его описание любимых переживаний и ощущение трагизма любви так сильно действует на читателя потому, что Фет сам пережил их, а его творческий гений облек эти переживания в стихотворную форму. Только могущество поэзии смогло передать их, следуя тютчевскому изречению: мысль изреченная есть ложь, Фет сам неоднократно говорит о могуществе поэзии: «Как богат я в безумных стихах».

Любовная лирика Фета дает возможность глубже проникнуть в его общефилософские, а соответственно, и эстетические взгляды, как говорит Благой, «в решение им коренного вопроса об отношении искусства и действительности». Любовь, так же как и поэзия, по Фету, относится к другому, потустороннему миру, который дорог и близок Фету. В своих стихах о любви Фет выступал «не как воинствующий проповедник чистого искусства в противовес шестидесятникам, а создавал свой собственный и самоценный мир» (Благой). И мир этот наполнен истинными переживаниями, духовными стремлениями поэта и глубоким чувством надежды, отраженными в любовной лирике поэта.

Главная > Документ

Красота в поэзии А.А. Фета

В личности Афанасия Фета удивительным образом сошлись два абсолютно разных человека: огрубелый, сильно тёртый, битый жизнью практик и вдохновенный, неутомимый буквально до последнего вздоха (а умер он в возрасте 72 лет) певец красоты и любви. Лирика Фета тематически крайне бедна: красота природы и женская любовь - вот и вся тематика. Но какой огромной мощи достигает Фет в этих узких пределах. Вот стихотворение 1883 года: Только в мире и есть, что тенистый Дремлющих кленов шатер. Только в мире и есть, что лучистый Детски задумчивый взор. Только в мире и есть, что душистый Милой головки убор. Только в мире и есть этот чистый Влево бегущий пробор. Философской лирику Фета назвать трудно. Мир поэта очень узкий, но какой же прекрасный, полный изящества. Грязь жизни, проза и зло жизни не проникали в его поэзию никогда. Прав ли он в этом? Видимо, да, если видеть в поэзии искусство по преимуществу. Красота и должна быть главным в ней. Гениальна лирика природы Фета: «Я пришел к тебе с приветом», «Шепот. Робкое дыханье», «Какая грусть! Конец аллеи», «Это утро, радость эта», «Жду я, тревогой объят» и множество других лирических миниатюр. Они разнообразны, непохожи, каждая являет собой неповторимый шедевр. Но есть общее: во всех них Фет утверждает единство, тождество жизни природы и жизни человеческой души. И поневоле задумываешься: где источник, откуда эта красота? Творение ли это Отца небесного? Или источник всего этого – сам поэт, его умение видеть, его светлая, открытая красоте душа, каждое мгновение готовая восславить окружающую красоту? В своей лирике природы Фет выступает как антинигилист: если для тургеневского Базарова «природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник», то для Фета природа – единственно храм, храм и фон прежде всего любви, роскошная декорация для тончайших сюжетных изгибов любовного чувства, а во-вторых, храм для вдохновения, умиления и молитвы красоте. Если для Пушкина была проявлением высшей полноты жизни, то для Фета любовь есть единственное содержание человеческого бытия, единственная вера. Эту мысль он утверждает в своих стихах с такой силой, что заставляет усомниться, не язычник ли он. У него и сама природа любит – не вместе, а вместо человека («В дымке-невидимке»). Фета влекут неуловимые, загадочные и вполне ясные ощущения, навеваемые на него природой, любовью, созерцанием прекрасного, которое как бы растворено в воздухе, но которое тем не менее вполне реально подчиняет душу своей власти. Фет - поэт непосредственных, до всякого знания существую-щих переживаний. Лирика Фета не терпит рассудочности, она выражает то, что скрыто в душе, в ее отноше-ниях к миру. Фет более всего ценил в искусстве именно живую естественность влечений сердца, в которых не-виожиданно, сам того не подозревая, обнаруживается весь человек. Поэтому Фет уходит в сферу текучих, зыбких, подвижных переживаний. Стремление выразить «невыразимое» через мгновен-ную лирическую вспышку, навеять читателю охватив-шее поэта настроение – одно из коренных свойств поэзии Фета. Лирическое переживание в этом случае не может быть длительным, и Фет, как правило, создает короткие, в две-три или четыре строфы стихотворения, Постигая красоту и увековечивая ее, Фет выходит за границы предметного смысла слова и необычайно искус-но распоряжается заложенным в слове, речи, стихе, стро-фе богатством. Фет напрягает слух, зрение и обоняние, чтобы обратиться к чувственным, эмоциональным способностям человека («посмотри...», «слышишь...») и предельно акти-вирует их. Перемежая краски и звуки («От вершин скользя к вершинам. / Ветр ползет лесною высью./ Слышишь ржанье по долинам? / То табун несется рысью»), поэт преодолевает кажущуюся разбросанность примет. Это объясняет отчасти очевидную у Фета синхронность созерцания и его выражения, передающую иллюзию не-посредственной подлинности происходящего как бы на наших глазах, сейчас. Фет весь в настоящем, он в буквальном смысле слова «останавливает мгновенье», но вмещает в него весь мир в его предметном и чувственном богатстве. Фетовская лирика с ее тягой к целостному воспроиз-ведению бытия со всем его разноцветьем и многозвучьем побуждает поэта сливать живописные, пластические и музыкальные образы. Фет ценит звук и краску, пластику и аромат. Но имитирует он не звуки, не мелодии, не ритмы, а музыкальную сущность мира, музыкальное бытие. Тонкими, ненавязчивыми штрихами Фет устанавливает родство между природой и человеком. С одной стороны, сладость и умиротворенность («Тихо под сенью лесной...»), а с другой – тревога («Плачась, комар пропоет...», «Словно струну оборвал Жук, налетевши на ель...»). Наконец, вся картина – воссоздание молодости любви («Хрипло подругу позвал. Тут же у ног коростель», «Спят молодые кусты...»). И вот уже все зримые и слышимые приметы обобщены в новом чувственном образе («Ах, как пахнуло весной!..») и сплетены с обли-ком возлюбленной: « Это наверное ты!». Таким образом, А.А. Фет по праву считается одним из самых пронзительных поэтов русской природы. Многие его произведения являются именно описаниями её волнующей красоты. Какие необычные слова умел он находить для того, чтобы привычная картина ночи, ручья, травинки превратилась в состояние души, в настроение, воспоминание, переживание: «Сияла ночь. Луной был полон сад. Лежали лучи у наших ног…» или: Чудная картина, Как ты мне родна: Белая равнина, Полная луна, Свет небес высоких И блестящий снег И саней далёких Одинокий бег. В заключении хотелось бы проанализировать стихотворение поэта «Заря прощается с землёю…». На первый взгляд, это стихотворение кажется совсем простым, неяркоим, спокойным. Но именно над этим сразу и задумываешься: в чём его простота? Почему, несмотря на обыденность, к нему вновь возвращаешься? Как непритязательность оборачивается притягательностью? Автор даёт нам увидеть «кусочек вечера» глазами повествователя: Заря прощается с землёю, Ложится пар на дне долин, Смотрю на лес, покрытый мглою, И на огни его вершин. И мы видим в высоком чистом небе яркий алый отблеск заходящего солнца, переводим взгляд вниз – там темнота земли скрадывается светлой мягкой вуалью туманной дымки пара. Контраст света и тьмы, цвета и пространства, яркости и приглушённости: «заря прощается с землёю». Лес… Лес, конечно, лиственный: там липы, клёны, рябины, березы, осины – все те деревья, листва которых по осени становится яркой. Потому и бросаются в глаза «огни его вершин»: желтые, алые, коричнево-багряные, светящиеся и пылающие в лучах заката. Значит, это осенний, сентябрьский вечер. Ещё тепло, но прохлада где-то совсем близко, хочется зябко передёрнуть плечами. Лес уже погрузился во тьму, птиц не слышно, таинственные шорохи и запахи заставляют настораживаться, и… Как незаметно потухают Лучи – и гаснут под конец! С какою негой в них купают Деревья пышный свой венец! Деревья здесь - живые, думающие, чувствующие существа, они прощаются со светом дня, с теплом лета, с мягкостью и тяжестью листвы. Это очень приятно: быть молодым, стройным и сильным, ласкать каждый свой листок упругими волнами ветра, и «с такою негой», с удовольствием, с наслаждением купать в лучах вечерней зари «пышный свой венец»! Но деревьям ведомо, что скоро, скоро это окончится, и надо успеть насладиться жизнью: пышностью кроны, пением лесных пичуг, рассветами, закатами, солнышком и дождями… И всё таинственней, безмерней Их тень растёт, растёт как сон: Как тонко на заре вечерней Их лёгкий очерк вознесён! Взгляд наблюдателя скользил вверх-вниз: «небо-земля», а теперь появилось ещё и ощущение глубины и пространства, «тень растёт», и картина становится объёмной, цельной, живой. А как красивы, очаровательны и неповторимы нежные, лёгкие, кружевные очертания куп деревьев на светлом палево-голубом экране небес. Лучи погасли, лес потемнел, цветная картинка исчезла и теперь фотография превратилась в дагерротип. А на земле вытянутыми карикатурными линиями узор повторяется, искажённый, но узнаваемый и прекрасный по-своему. Тончайшие колебания и настроения человеческой души улавливает и передаёт эта простая привычная картина такими же простыми и привычными словами. Как будто, чуя жизнь двойную И ей овеяны вдвойне, - И землю чувствуют родную, И в небо просятся оне. Деревья – удивительные существа. Они неподвижно прикреплены корнями к одному месту, где пьют соки матери-земли. Но они могут двигаться ветвями, листьями, всем своим телом в воздушном океане, где они живут. Необыкновенно интересно наблюдать за движением высоких деревьев в лесу, когда долго смотришь на них снизу. Возникает абсолютное ощущение, что они общаются друг с другом, понимают друг друга; они раскачиваются, шелестят, прислушиваются, отвечают, согласно кивают или отрицательно, возмущенно машут ветками, как руками. Может быть, они видят нас? умеют думать? чувствовать? любить? Они – как мы – рождаются, живут, растут, питаются, дышат, размножаются, болеют, умирают, у них бывают враги и друзья. Но часто ли мы думаем об этом? А.А. Фет, несомненно, любил природу, много знал о ней, умел замечать и наслаждаться праздником жизни, хотя «ничто человеческое было ему не чуждо». Современники характеризовали его как человека практического склада, что не мешало ему улавливать «трепет жизни» и щедро делиться им со своим читателем. Удивительно, что в стихотворении «Заря прощается с землёю…» ни слова не было сказано ни о времени года, ни о звуках, цветах, запахах, ни о погоде или температуре, но всё это видишь, слышишь, ощущаешь так, будто лично находишься на месте повествователя. Язык автора настолько прост, понятен и приближен к обыденной речи, что кажется: «Да я и сам запросто мог бы так рассказать». Да, оно просто, как всё гениальное. Стихотворение не открыло нам чего-то нового или неизвестного; оно стремилось приковать внимание и воображение читателя (зрителя, слушателя) к тому, что он часто видит, но не замечает, чувствует, но не отдаёт себе отчёта в этих чувствах. «Остановись, мгновенье, ты прекрасно»! Но вместе с тем, Афанасий Афанасьевич не считает своей личной заслугой то, что он может поведать нам о чуде мгновения: «Поэт смущён, когда дивишься ты богатому его воображенью. Не я, мой друг, а божий мир богат…»

Философская поэзия Фета

Ф критиковал Гегеля. Отрицал материализм. Под основу брал идеи Канта, отрицал бессмертие существа.Объективация – воплощение идеи в реальном мире. Философия как искусство. Любое достижение в итоге разочаровывает => обречённость на страдание. Принял идею о том, что нет границы между реальностью и сном. В своё время Ф боялся смерти, что отразилось на Ф-человеке, но не на Ф-поэте. Шёл за Шопенгауэром: человек приходит в мир, чтобы страдать, потому что мир – это иллюзия. У Фета мы видим мотив преодоления страдания. Идея интуитивного искусства оказалась также оч близка Фету.Были оч близки эстетические воззрения Шоп-ра, который придавал огромное значение искусству как единственной незаинтересованной, свободно от служения воле и основанной на интуиции, на непосредственном созерцании формы «познания существа мира».1883 - в возрасте 63 лет он дал заглавие сборнику «Вечерние огни»: более 300 стих-й, вошедших в состав 5ти выпусков. Заглавие говорит о закате жизни, о её вечере.В философских стихах «ВечОгней» мысль оказывается чаще всего на первом плане. Но и она является мыслью поэтической. «Как самая поэзия – воспроизведение не всего предмета, а только его красоты, поэтич мысль только отражение мысли философской и опять-таки отражение её красоты»; В стихах этого раздела обнаруж-ся сходные мотивы и совпад-е образы со знаменитым трудом Шопенгауэра («Мир как воля и представление»), кот Фет переводил. Но в поэзии Фета нет и нет и той философии пессимизма, он преодолел пессимизм погружением в мир красоты. Не случайно в литературовед-и неоднозначно трактуется фетовское мировоззрение: Бухштаб пишет, что за мажорным звучанием фет-х стих-й стоит пессимистическое мировоз-е. Розенблюм полагает, что стих-й безнадёжно горьких у фета очень мало, а общая настроенность его лирики от восторженно-радостной до томительно-умиротворённой.Тема творчества- Ф оч тонко чувствовал божественное происхождение поэтич дара. Его поэзия рвётся к миру потустороннему. Сквозным становится мотив полёта: «одним толчком согнать ладью живую». Процесс творчества как самоотдача воле творца. С этой точки зрения можно говорить о религ-философском мировоззрении.В размышлениях о смерти лишний раз сказывается та крепость его натуры, та его «жизненность», кот давала ему силу торжествовать над смертью не только в эстетическом, но и в психологическом плане.

40. Книга «вечерних огней» А.Фета как художественное целое. В книге объединены четыре сборника стихотворений А.А. Фета (1820-1892), вышедшие под заглавием "Вечерние огни" в конце жизни поэта, в 1883-1891 гг., и с того времени не переиздававшиеся.В разделе "Дополнения" публикуется пятый выпуск, готовившийся поэтом, но в печати не появившийся. Состав и композиция этого выпуска гипотетически установлены в данном издании. Статья Д.Д. Благого "Мир как красота", написанная специально для данной книги, неоднократно потом переиздавалась.2-е изд. содержит алфавитный указатель произведений А.А. Фета. Этот вариант названия нового сборника оказался навечно связанным с именем Фета. Название было многосмысловым, многозначным, предметным и символическим одновременно. Это был и "вечер жизни", но и тот переходный час от дня к ночи, когда радостнее всего поэт чувствовал свою "легкость", "освобожденность" от дневных, будничных забот. Огонь зажигал уединенный человек, "не занавесивший вечером своих освещенных окон", но за каждым "окошечком" четырех лирических книжек горели бесконечные живые огни природы, космоса. После выхода 1 выпуска "Вечерних огней " Страхов в коротком отзыве на него писал: "Вечерние огни" - чистая поэзия, - в том смысле, что тут ни в мысли, ни в образе, ни в самом звуке нет никакой примеси прозы... Не всякому времени дается чувство поэзии. Фет, точно чужой среди нас, и очень хорошо чувствует, что служит покинутому толпою божеству". Сколько-нибудь широкому читателю того времени стихи Фета были и чуждыми, и просто неизвестными. Критики либо замалчивали его стихи, либо отзывались о них в пренебрежительном и даже грубо - издевательском тоне. Известность фетовских "Вечерних огней" ограничивалась лишь кругом друзей, но это были Л. Толстой, Вл. Соловьев, Страхов, Полонский, Алексей Толстой, Чайковский. Заглавие, несомненно, говорило о вечере жизни, ее закате. Но "вечерний" день Фета оказался необычным. В стихах, создававшихся на исходе шестого, на седьмом и даже на восьмом десятке лет жизни поэта, его творческий дар достиг высшего расцвета, сохранив свежесть и юношескую силу.Обычно лирику того или иного поэта разделяют по тематическому признаку: вот любовная лирика, вот гражданская, вот стихи о поэте и поэзии, о природе, о Родине и т.д. Творчество Фета не поддается такому дроблению. Причем, есть у Фета такая особенность: прожив долгую жизнь, он остался вне её поступательного движения. Конечно, его поздние стихи отличаются от ранних по пластике, по тонкости ремесла, но не случайно он смог собрать все стихи в один сборник "Вечерние огни". Ранние и поздние стихи Фета невозможно столкнуть друг с другом, т.к. восприятие мира осталось прежним. В этом смысле Фет - поэт, не разрушенный временем, цельный от начала творчества до конца.Природа - любовь - творчество. Вот треугольник условно ограничивающий и вбирающий в себя всё пространство фетовской лирики. В нем природа, обозреваемая влюбленным сердцем творящего человека. Еще точней: природа вокруг нас - заодно и вместе с ней - природа души человеческой. Вот владения Фета. Они невелики, если судить о них тематически. Но они неоглядны, если видеть за ними все сказочное богатство образов и мотивов, наполняющих поэтический мир Фета. Здесь ничто не мелко, и все важно, т.к вошло в душу человека: от розы до зари, от звезды до былинки.Многие стихи "Вечерних огней" характеризуют такие оценки: " Как это воздушно!" (Тютчев), "Каждый стих у него с крыльями " (Страхов), "Светло-голубой" (Толстой Л.) В стихах так много синевы и лазури, так часто встречаются эпитеты: воздушный, крылатый; глаголы: лететь, парить, окрылиться, мчаться на воздушной ладье, подняться в жизнь иную.Уход от неудовлетворяющего реального мира в мир создаваемый искусством, от борьбы со злом - в эстетическую созерцательность - все это черты пассивного романтизма. Однако в идеальном мире лирики Фета нет ничего мистически-потустороннего. Извечным объектом искусства - считает Фет - является красота." Красота разлита по всему мирозданию", - утверждает Фет. "Целый мир от красоты // От велика и до мала". Часто в стихах поэт сетует на неполноценность языка как средства общения между людьми, как орудия мысли, а значит, и материала искусства слова. В период "Вечерних огней" этот мотив получает наиболее отчетливые формулировки. "Как беден наш язык? - Хочу и не могу. - // Не передать того ни другу, ни врагу, // Что буйствует в груди прозрачною волною." (1887), "Людские так грубы слова, // Их даже нашептывать стыдно!" - начинает он одно из стихотворений 1989 г. "Бедному" языку людей Фет любит противопоставлять язык цветов - их аромат, язык ночных - лунных и звездных - лучей, голос "так ясно говорящего "ночного безмолвия ("Благовонная ночь, благодатная ночь",1887), зов Млечного пути, шепот листвы. Поэт и сам говорит на их языке: рассказывает о своей любовной тайне вечерней заре, дрожащим в ночи звездам, шепчет о ней ключу.Чтобы передать все мельчайшие переходы человеческих чувств и мыслей, Фет постоянно искал новые, невиданные доселе изобразительные средства. И они производили впечатление необычности и странности на неискушенных читателей и критиков. Современников поражали такие эпитеты Фета, как звонкий сад, тающая скрипка, румяная скромность, мертвые грезы, благовонные речи. У Фета эпитет не столько характеризует предмет, сколько выражает настроение поэта. Необычны метафоры созданные поэтом. Такая метафора, как "пыл сердец" частая у Фета, развертывается в стихотворении "Когда читала ты мучительные строки…" (1887) в метафорическую картину пожара сердца поэта - пожара, бушующего в его стихах. Метафорический пожар сопоставляется с реальным, - но и этот реальный пожар дается в метафорическом образе внезапной зари в полночной тьме. Стихотворение кончается вопросом, относящимся, по смыслу сопоставления, и к реальному и к душевному пожару. "Ужель ничто тебе в то время не шепнуло: // Там человек сгорел!".В стихах Фета теряется грань между прямым и переносным значением слова ("Теплы были нежные руки, Теплы были звезды очей"). Для стихов Фета характерны такие поэтические образы: заря, вьюга, сумрак, мгла, роза, соловей, ночь, качели, весна, сад, звезды.Фетовская живопись словом близка к импрессионистическому видению мира. Стихотворение "Купальщица" можно было бы иллюстрировать этюдами купальщиц, столь многочисленными в импрессионистской живописи. Перед нами предстает живая женщина. Она выходила из воды и, "прорвав кристальный плащ, вдавила в гладь песка младенческую ногу." Она предстала мне на миг во всей красе, Вся дрожью легкою объята и пугливой. Так пышут холодом на утренней росе Упругие листы у лилии стыдливой. Импрессионисты стремились передать то, что мимолетно, неуловимо и невыразимо ничем кроме ощущений, им присущ интерес к неповторимости каждого отдельного мгновения, к тем изменчивым настроениям, которые внушают чуткой душе восходы и закаты, ночное небо и свет луны. Эти черты несомненно родственны поэзии Фета. Гармонические мгновения его стихов - это именно мгновения. Они живут единым днем, как бабочка в одноименном стихотворении Фета: "Вот-вот сейчас, сверкнув, раскину крылья // И улечу."Для впечатляющего слитного изображения пейзажа и души человеческой необходимо было обладать еще одним важным качеством. Без него изобразительность не стала бы выразительностью. Речь идет о мелодике, о музыкальном даре Фета, об интонационном богатстве его лирики. Кто-то отмечает в Фете живописное начало, стремление передавать в слове краски, линии, формы внешнего мира; другие слышат прежде всего напевность его стихов, их музыкальность. Обаяние Фета и заключается в том, что живопись у него растворена в музыке. Немалую роль в возникновении музыкального звучания стихов играет звукопись.Солнце садится, и ветер утихнул летучий,Нет и следа тех огнями пронизанных туч; Вот на окраине дрогнул живой и нежгучий,Всю эту степь озаривший и гаснущий луч.("Солнце садится, и ветер утихнул".1883)Образ догорающего заката превосходно создается сочетанием "горячих звуков" "ж", "щ", "ч", которые подчеркиваются рифмой; летучий - нежгучий, туч - луч. Фет внес так же необыкновенное разнообразие в ритмическую и строфическую организацию стиха. У него трудно найти стихотворения, написанные в одном размере.Как грустны сумрачные дниБеззвучной осени и хладной!Какой истомой безотраднойК нам в душу просятся они. ("Осень".1883)Спокойная размеренность строчки помогает создать образ грустного, сумрачного осеннего дня. А в стихотворении "В лунном сиянии" (1885) контрастом коротких и длинных строк Фет создает почти физическое ощущение переливающегося блеска лунного света, прозрачности и таинственности происходящего.Выйдем с тобой побродитьВ лунном сиянии!Долго ли душу омить В темном молчании!Многие композиторы обращались к творчеству Фета: Чайковский и Танеев, Римский-Корсаков и Гречанинов, Балакирев и Рахманинов и многие другие.Это также является признанием особой красоты звучания и мелодики фетовской лирики.Как мы уже отмечали, в стихах Фета на первый план выходит ощущение, впечатление; при этом сюжетная линия так и остается не проясненной. Недосказанность мы найдем во многих стихотворениях поэта. Например, "Я тебе ничего не скажу..." (1885) Часто о нем пишут, что, несмотря на кольцо-обещание фраз - первой и повторяющей её последней, - поэт в нем как раз обо всем говорит. Но это не совсем так. Читатель, конечно, все понимает, но, тем не менее, чувство не названо, об отношении к героине нет ни слова, кроме нежелания ее тревожить. Отчего же все-таки услышано признание? Все дело опять же в колдовской музыкальности Фета, той нежности интонаций и в той точности передачи состояния души, которой обладает поэт." И я слышу, как сердце цветет". Слышать цветение - значит, заметить тайное тайных. Умолчание в этом стихотворение становится важнее слов.Обращаясь к любовной лирике "Вечерних огней" мы замечаем, что у автора речь ведется в настоящем времени, а в действительности это только живое воспоминание прошедшего, восстановление его по памяти в таком виде, словно бы дело происходит вот именно сейчас. Это настоящее время, которое в действительности означает давнопрошедшее.В шестидесятисемилетнем возрасте Фет писал:Не нужно, не нужно мне проблесков счастья, Не нужно мне слова и взора участья,Оставь и позволь мне рыдать.(1887) Для поздних стихов Фета характерна философская тематика. Фет говорит о грустной пошлости жизни и выходе из нее в мир красоты, о бедности человеческого познания и обычного прозаического слова, о богатстве искусства, преодолевающего время и о бедности искусства в сравнеии с естественной красотой мира. Но все же основной тон поэзии Фета - мажорный, а не минорный. Жизнь печальна, искусство радостно - такова обычная мысль Фета. Искусство для Фета - единственная прочная радость жизни, и чувством радости оно и должно быть проникнуто.