Владимир Соловьев

Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории

Со включением краткой повести об антихристе и с приложениями

Посвящается ушедшим друзьям ранних лет

Николаю Михайловичу Лопатину и Александру Александровичу Соколову

ПРЕДИСЛОВИЕ

Есть ли зло только естественный недостаток, несовершенство, само собою исчезающее с ростом добра, или оно есть действительная сила, посредством соблазнов владеющая нашим миром, так что для успешной борьбы с нею нужно иметь точку опоры в ином порядке бытия? Этот жизненный вопрос может отчетливо исследоваться и решаться лишь в целой метафизической системе. Начав работать над этим для тех, кто способен и склонен к умозрению, я, однако, чувствовал, насколько вопрос о зле важен для всех. Около двух лет тому назад особая перемена в душевном настроении, о которой здесь нет надобности распространяться, вызвала во мне сильное и устойчивое желание осветить наглядным и общедоступным образом те главные стороны в вопросе о зле, которые должны затрагивать всякого. Долго я не находил удобной формы для исполнения своего замысла. Но весною 1899 года, за границей, разом сложился и в несколько дней написан первый разговор об этом предмете, а затем, по возвращении в Россию, написаны и два другие диалога. Так сама собою явилась эта словесная форма как простейшее выражение для того, что я хотел сказать. Этою формою случайного светского разговора уже достаточно ясно указывается, что здесь не нужно искать ни научно-философского исследования, ни религиозной проповеди. Моя задача здесь скорое апологетическая и полемическая: я хотел, насколько мог, ярко выставить связанные с вопросом о зле жизненные стороны христианской истины, на которые с разных сторон напускается туман, особенно в последнее время.

Много лет тому назад прочел я известие о новой религии, возникшей где-то в восточных губерниях. Эта религия, последователи которой назывались вертидырниками или дыромоляями , состояла в том, что, просверлив в каком-нибудь темном углу в стене избы дыру средней величины, эти люди прикладывали к ней губы и много раз настойчиво повторяли: «Изба моя, дыра моя, спаси меня!» Никогда еще, кажется, предмет богопочитания не достигал такой крайней степени упрощения. Но если обоготворение обыкновенной крестьянской избы и простого, человеческими руками сделанного отверстия в ее стене есть явное заблуждение, то должно сказать, что это было заблуждение правдивое: эти люди дико безумствовали, но никого не вводили в заблуждение; про избу они так и говорили: изба, и место, просверленное в ее стене, справедливо называли дырой.

Но религия дыромоляев скоро испытала «эволюцию» и подверглась «трансформации». И в новом своем виде она сохранила прежнюю слабость религиозной мысли и узость философских интересов, прежний приземистый реализм, но утратила прежнюю правдивость: своя изба получила теперь название «царства Божия на земле», а дыра стала называться «новым евангелием», и, что всего хуже, различие между этим мнимым евангелием и настоящим, различие совершенно такое же, как между просверленною в бревне дырой и живым и целым деревом, – это существенное различие новые евангелисты всячески старались и замолчать и заговорить.

Я, конечно, не утверждаю прямой исторической или «генетической» связи между первоначальною сектой дыромоляев и проповедью мнимого царства Божия и мнимого евангелия. Это и не важно для моего простого намерения: наглядно показать существенное тождество двух «учений» – с тем нравственным различием, которое я отметил. А тождество здесь – в чистой отрицательности и бессодержательности обоих «мировоззрений». Хотя «интеллигентные» дыромоляи и называют себя не дыромоляями, а христианами и проповедь свою называют евангелием, но христианство без Христа – и евангелие, то есть благая весть, без того блага, о котором стоило бы возвещать, именно без действительного воскресения в полноту блаженной жизни, – есть такое же пустое место, как и обыкновенная дыра, просверленная в крестьянской избе. Обо всем этом можно было бы и не говорить, если бы над рационалистическою дырой не ставилось поддельного христианского флага, соблазняющего и сбивающего с толку множество малых сих. Когда люди, думающие и потихоньку утверждающие, что Христос устарел, превзойден или что его вовсе не было, что это – миф, выдуманный апостолом Павлом, вместе с тем упорно продолжают называть себя «истинными христианами» и проповедь своего пустого места прикрывать переиначенными евангельскими словами, тут уже равнодушие и снисходительное пренебрежение более не у места: ввиду заражения нравственной атмосферы систематическою ложью общественная совесть громко требует, чтобы дурное дело было названо своим настоящим именем. Истинная задача полемики здесь – не опровержение мнимой религии, а обнаружение действительного обмана.

Этот обман не имеет извинения. Между мною как автором трех сочинений, запрещенных духовною цензурою, и этими издателями многих заграничных книг, брошюр и листков не может быть серьезного вопроса о внешних препятствиях для полной откровенности по этим предметам. Остающиеся у нас ограничения религиозной свободы – одна из самых больших для меня сердечных болей, потому что я вижу и чувствую, насколько все эти внешние стеснения вредны и тягостны не только для тех, кто им подвергается, но главным образом для христианского дела в России, а следовательно, для русского народа, а следовательно, и для русского государства.

Но никакое внешнее положение не может помешать убежденному и добросовестному человеку высказать до конца свое убеждение. Нельзя это сделать дома – можно за границей, да и кто же более проповедников мнимого евангелия пользуется этою возможностью, когда дело идет о прикладных вопросах политики и религии? А по главному, принципиальному вопросу для воздержания от неискренности и фальши не нужно и за границу ехать, ведь никакая русская цензура не требует заявлять такие убеждения, которых не имеешь, притворяться верящим в то, во что не веришь, любящим и чтущим то, что презираешь и ненавидишь. Чтобы держать себя добросовестно по отношению к известному историческому Лицу и Его делу, от проповедников пустоты требовалось в России только одно: умалчивать об этом Лице, «игнорировать» Его. Но какая странность! Эти люди не хотят пользоваться по этому предмету ни свободой молчания у себя дома, ни свободой слова за границей. И здесь, и там они предпочитают наружно примыкать к Христову Евангелию; и здесь, и там они не хотят ни прямо – решительным словом, ни косвенно – красноречивым умолчанием – правдиво показать свое настоящее отношение к Основателю христианства, именно что Он им совсем чужд, ни на что не нужен и составляет для них только помеху.

С их точки зрения, то, что они проповедуют, само по себе понятно, желательно и спасительно для всякого. Их «истина» держится сама на себе, и, если известное историческое лицо с нею согласно, тем лучше для него, но это никак еще не может дать ему значение высшего авторитета для них, особенно когда то же самое лицо говорило и делало много такого, что для них есть и «соблазн», и «безумие».

Если даже по немощи человеческой эти люди испытывают неодолимую потребность опереть свои убеждения кроме собственного «разума» на какой-нибудь исторический авторитет, то отчего бы им не поискать в истории другого, более для них подходящего? Да и есть такой давно готовый – основатель широко распространенной буддийской религии. Он ведь действительно проповедовал то, что им нужно: непротивление, бесстрастие, неделание, трезвость и т. д., и ему удалось даже без мученичества «сделать блестящую карьеру» для своей религии – священные книги буддистов действительно возвещают пустоту, и для полного их согласования с новою проповедью того же предмета потребовалось бы только детальное упрощение; напротив того, Священное Писание евреев и христиан наполнено и насквозь проникнуто положительным духовным содержанием, отрицающим и древнюю и новую пустоту, и, чтобы привязать ее проповедь к какому-нибудь евангельскому или пророческому изречению, необходимо всеми неправдами разорвать связь этого изречения и с целою книгой, и с ближайшим контекстом, – тогда как буддийские сутты дают сплошными массами подходящие поучения и легенды, и ничего нет в этих книгах по существу или по духу противного новой проповеди. Заменив для нее «галилейского раввина» отшельником из рода шакьев, мнимые христиане ничего действительного не потеряли бы, а выиграли бы нечто очень важное – по крайней мере на мой взгляд – возможность быть и при заблуждении добросовестно мыслящими и в некоторой мере последовательными. Но они этого не захотят…

«Три свидания» — поэма В.С. Соловьева. Произведение было создано 26—29 сентября 1898 г. и впервые опубликовано в журнале «Вестник Европы» (1898 г.. № 11). Сам Соловьев считал поэму «Три свидания» «маленькой автобиографией», где в «шутливых стихах» и под впечатлением «осеннего ветра и глухого леса» он воспроизвел «самое значительное» из того, что случилось с ним в жизни.

Поэма охватывает события, произошедшие с Соловьевым в 1862, 1875 и 1876 гг. последовательно в Москве, Лондоне и Египте, и посвящена описанию трех мистических видений философом образа Вечной Женственности, Софии. С этой поэмой и с личным мистическим опытом философа прямо связаны другие стихотворения софийной направленности: «Вся в лазури сегодня явилась...» (Каир, конец ноября 1875 г.), «У царицы моей есть высокий дворец...» (Каир, конец ноября 1875 — 6 марта 1876 г.), «Близко, далёко, не здесь и не там...» (Каир, конец ноября 1875 — 6 марта 1876 г.), « Das Ewig - Weibliche » («Вечная Женственность», 8-11 апреля 1898 г.) и др., а также философские и эстетические трактаты Соловьева (например, «Чтения о Богочеловечестве», 1878 г.).

Структурно поэма «Три свидания» Соловьева делится на вступление, три части, в которых Соловьев описывает три свои встречи с образом Вечной Женственности, и заключение. Первое свидание представлено кратко и является лишь эпизодом, который автор использует как поэтический прием введения своего героя и читателя в мистическую ситуацию. Любопытным художественным приемом здесь является параллельное развитие мотива «первой любви», которая оказывается неудачной и от которой Соловьев-ребенок (тут ему еще девять лет) отказывается, как и от всего житейского, ради своей неземной красавицы. Вторая часть, в которой упоминается о поездке уже взрослого Соловьева в Лондон, оказывается переходной и должна лишь мотивировать дальнейшие главные события. Третья часть, превышающая по объему первую и вторую вместе взятые, и передает особый мистический опыт поэта-философа (встреча ночью в пустыне рядом с Каиром с лучезарной Софией).

В поэме Соловьева София (которую, используя прием умолчания, поэт не называет по имени) предстает как творческая премудрость Бога, несущая в себе все первоидеи и первообразы мира. София — олицетворение женственного аспекта в Боге и в природе; она оказывается посредником между человеком и Богом и воплощает в себе всю красоту Бытия во всеединстве. Соприкосновение с вечно-женственным началом мира открывает герою поэмы первоосновы вечности, он разгадывает тайну первого всемирного дня, и в душу его входит смысл и содержание всего, что было, есть и будет до конца времен. В поэме «Три свидания» Соловьев творит свой собственный эсхатологический софийный миф о совершенном мире и человечестве. Н.А. Бердяев в книге «Русская идея», цитируя поэму Соловьева, отмечает, что «видение Софии есть видение красоты Божественного космоса, преображенного мира», т.е. связано с финальной драмой человечества, с концом мира. Задача поэта-философа в том, чтобы создать действующий миф о Софии, которая «здесь и сейчас», уже пришла, чтобы победить тьму в человеке. Соловьевская мифология Софии оказала глубокое влияние на поэзию символистов начала XX в. и особенно на А.А. Блока («Стихи о Прекрасной Даме»).

От начала истории три коренные силы управляли человеческим развитием, Пер-вая стремится подчинить человечество во всех сферах и на всех степенях его жизни одному верховному началу, в его исключительном единстве стремится смешать и слить все многообразие частных форм, подавить самостоятельность лица, свободу личной жиз-ни. Один господин и мертвая масса рабов - вот последнее осуществление этой силы. Если бы она получила исключительное преобладание, то человечество окаменело бы в мертвом однообразии и неподвижности. Но вместе с этой силой действует другая, прямо противоположная; она стремится разбить твердыню мертвого единства, дать везде свободу частным формам жизни, свободу лицу и его деятельности; под ее влия- нием отдельные элементы человечества становятся исходными точками жизни, дей-ствуют исключительно из себя и для себя, общее теряет значение реального сущест- венного бытия, превращается в что-то отвлеченное, пустое, в формальный закон, а на- конец, и совсем лишается всякого смысла. Всеобщий эгоизм и анархия, множествен-ность отдельных единиц без всякой внутренней связи - вот крайнее выражение этой силы. Если бы она получила исключительное преобладание, то человечество распалось бы на свои составные стихии, жизненная связь порвалась бы и история окончилась войной всех против всех, самоистреблением человечества. Обе эти силы имеют отри-цательный, исключительный характер: первая исключает свободную множественность частных форм и личных элементов, свободное движение, прогресс,- вторая столь же отрицательно относится к единству, к общему верховному началу жизни, разрывает солидарность целого. Если бы только эти две силы управляли историей человечества, то в ней не было бы ничего кроме вражды и борьбы, не было бы никакого положи-тельного содержания; в результате история была бы только механическим движением, определяемым двумя противоположными силами и идущим по их диагонали. Внутрен- ней целости и жизни нет у обеих этих сил, а следовательно, не могут они ее дать и человечеству. Но человечество не есть мертвое тело, и история не есть механиче- ское движение, а потому необходимо присутствие третьей силы, которая дает положительное содержание двум первым, освобождает их от их исключительности, при-миряет единство высшего начала с свободной множественностью частных форм и эле-ментов, созидает, таким образом, целость общечеловеческого организма и дает ему внутреннюю тихую жизнь. И действительно, мы находим в истории всегда совмест-ное действие трех этих сил, и различие между теми и другими историческими эпохами и культурами заключается только в преобладании той или другой силы, стремя- : щейся к своему осуществлению, хотя полное осуществление для двух первых сил, именно вследствие их исключительности,- физически невозможно.

Оставляя в стороне древние времена и ограничиваясь современным человечест-вом, мы видим совместное существование трех исторических миров, трех культур, резко между собою различающихся,- я разумею мусульманский Восток, Западную цивилизацию и мир Славянский: все, что находится вне их, не имеет общего мирового значения, не оказывает прямого влияния на историю человечества. В каком же отно-шении стоят эти три культуры к трем коренным силам исторического развития?

Что касается мусульманского Востока, то не подлежит никакому сомнению, что он находится под преобладающим влиянием первой силы - силы исключительного единства. Все там подчинено единому началу религии, и притом сама эта религия является с крайне исключительным характером, отрицающим всякую множественность форм, всякую индивидуальную свободу. Божество в исламе является абсолютным деспотом, создавшим по своему произволу мир и людей, которые суть только слепые орудия в его руках; единственный закон бытия для Бога есть Его произвол, а для человека - слепой неодолимый рок. Абсолютному могуществу в Боге соответствует в человеке абсолютное бессилие. Мусульманская религия прежде всего подавляет ли-цо, связывает личную деятельность, вследствие же этого, разумеется, все проявления и различные формы этой деятельности задерживаются, не обособляются, убиваются в зародыше. Поэтому в мусульманском мире все сферы и степени общечеловеческой жизни являются в состоянии слитности, смешения, лишены самостоятельности относи-тельно друг друга и все вместе подчинены одной подавляющей власти религии. В сфе-ре социальной мусульманство не знает различия между церковью/ государством и соб-ственно обществом или земством. Все социальное тело мусульманства представляет сплошную безразличную массу, над которой возвышается один деспот, соединяющий в себе и духовную и светскую высшую власть. Единственный кодекс законов, опре-деляющий все церковные, политические и общественные отношения, есть Алкоран; представители духовенства суть вместе с тем и судьи; впрочем, духовенства в соб-ственном смысле нет, так же как нет и особенной гражданской власти, а господству-ет смешение того и другого. Подобное же смешение господствует и в области теоре-тической или умственной: в мусульманском мире/ собственно говоря, совсем не су-ществует ни положительная наука, ни философия, ни настоящая теология, а есть только какая-то смесь из скудных догматов Корана, из отрывков кой-каких философ-ских понятий, взятых у греков, и некоторых эмпирических сведений . Вообще же вся умственная сфера в мусульманстве не различилась, не обособилась от практиче-ской жизни, знание имеет здесь только утилитарный характер, самостоятельного же теоретического интереса не существует. Что касается до искусства, до художествен-ного творчества, то и оно точно так же лишено всякой самостоятельности и крайне слабо развито, несмотря на богатую фантазию восточных народов: гнет односторон-него религиозного начала помешал этой фантазии выразиться в объективных идеаль-ных образах. Ваяние и живопись, как известно, прямо запрещены Кораном и не су-ществуют совсем в мусульманском мире. Поэзия не пошла здесь дальше той непо-средственной формы, которая существует везде, где есть человек, то есть лирики . Что же касается до музыки, то на ней особенно ясно отразился характер исключитель-ного монизма; богатство звуков европейской музыки совершенно непонятно для вос-точного человека: самая идея музыкальной гармонии для него не существует, он ви-дит в ней только разногласие и произвол, его же собственная музыка (если только можно называть это музыкой) состоит единственно в монотонном повторении одних и тех же нот. Таким образом, как в сфере общественных отношений, так и в сфере умственной, а равно и в сфере творчества подавляющая власть исключительного рели-гиозного начала не допускает никакой самостоятельной жизни и развития. Если лич- ное сознание безусловно подчинено одному религиозному принципу, крайне скудному и исключительному, если человек считает себя только безразличным орудием в руках слепого, по бессмысленному произволу действующего божества, то понятно, что из такого человека не может выйти ни великого политика, ни великого ученого или философа, ни гениального художника, а выйдет только помешанный фанатик, каковы и суть самые лучшие представители мусульманства .

Что мусульманский Восток находится под господством первой из трех сил, по давляющей все жизненные элементы и враждебной всякому развитию, это доказы- вается кроме приведенных характеристических черт еще тем простым фактом, что в течение двенадцати столетий мусульманский мир не сделал ни одного шага на пути внутреннего развития; нельзя указать здесь ни на один признак последовательного органического прогресса. Мусульманство сохранилось неизменно в том состоянии, в каком было при первых калифах, но не могло сохранить прежней силы, ибо по зако- ну жизни, не идя вперед, оно тем самым шло назад, и потому неудивительно, что современный мусульманский мир представляет картину такого жалкого упадка.

Прямо противоположный характер являет, как известно, Западная цивилизация; здесь мы видим быстрое и непрерывное развитие, свободную игру сил, самостоя- тельность и исключительное самоутверждение всех частных форм и индивидуальных элементов - признаки, несомненно показывающие, что эта цивилизация находится под господствующим влиянием второго из трех исторических начал. Уже самый религи-озный принцип, легший в основу Западной цивилизации, хотя он представлял лишь одностороннюю и, следовательно, искаженную форму христианства, был все-таки же несравненно богаче и способнее к развитию, нежели ислам. Но и этот принцип с са- мых первых времен западной истории не является исключительной силой, подавляю-щей все другие: волей-неволей он должен считаться с чуждыми ему началами. Ибо рядом с представительницей религиозного единства - римскою церковью - выступает мир германских варваров, принявший католичество, но далеко не проникнутый им, сохранивший начало не только отличное от католического, но и прямо ему враждеб- ное - начало безусловной индивидуальной свободы, верховного значения личности. Этот первоначальный дуализм германо-римского мира послужил основанием для но-вых обособлений. Ибо каждый частный элемент на Западе, имея перед собою не одно начало, которое его всецело бы подчиняло себе, а два противоположные и враждебные между собою, тем самым получал для себя свободу: существование другого начала освобождало его от исключительной власти первого и наоборот.

Каждая сфера деятельности, каждая форма жизни на Западе, обособившись в отделившись от всех других, стремится в этой своей отдельности получить абсолют-ное значение, исключить все остальные, стать одна всем, и вместо того, по непре- ложному закону конечного бытия, приходит в своей изолированности к бессилию и ничтожеству, захватывая чуждую область, теряет силу в своей собственной. Так, церковь западная, отделившись от государства, но присвоивая себе в этой отдельно- сти государственное значение, сама ставшая церковным государством, кончает тем, что теряет всякую власть и над государством и над обществом. Точно так же государ- ство, отделенное и от церкви, и от народа, и в своей исключительной централизации присвоившее себе абсолютное значение, под конец лишается всякой самостоятельности, превращается в безразличную форму общества, в исполнительное орудие народного голосования, а сам народ или земство, восставшее и против церкви и против государ-ства, как только побеждает их, в своем революционном движении не может удержать своего единства, распадается на враждебные классы и затем необходимо должен рас пасться и на враждебные личности. Общественный организм Запада, разделившийся сначала на частные организмы, между собою враждебные, .должен под конец раз- дробиться на последние элементы, на атомы общества, то есть отдельные лица, и эгоизм корпоративный, кастовый должен перейти в эгоизм личный. Принцип этого последнего распадения был впервые ясно выражен в великом революционном движе-нии прошлого века, которое, таким образом, и можно считать началом полного открове- ния той силы, которая двигала всем западным развитием, Революция передала верховную власть народу в смысле простой суммы отдельных лиц, все единство которых сводит-ся лишь к случайному согласию желаний и интересов,- согласию, которого может и не быть. Уничтожив те традиционные связи, те идеальные начала, которые в старой Европе делали каждое отдельное лицо только элементом высшей общественной груп- пы и, разделяя человечество, соединяли людей,- разорвав эти связи, революционное движение предоставило каждое лицо самому себе и вместе с тем уничтожило его ор-ганическое различие от других. В старой Европе это различие и, следовательно, нера- венство лиц обусловливалось принадлежностью к той или другой общественной груп-пе и местом, в ней занимаемым. С уничтожением же этих групп в их прежнем значении исчезло и органическое неравенство, осталось только низшее натуральное неравенство личных сил. Из свободного проявления этих сил должны были создаться новые формы жизни на место разрушенного мира. Но никаких положительных осно-ваний для такого нового творчества не было дано революционным движением. Легко видеть в самом деле, что принцип свободы сам по себе имеет только отрицательное значение. Я могу жить и действовать свободно, то есть не встречая никаких произ- вольных препятствий или стеснений, но этим, очевидно, нисколько не определяется по-ложительная цель моей деятельности, содержание моей жизни. В старой Европе жизнь человеческая получала свое идеальное содержание от католичества, с одной стороны, и от рыцарского феодализма - с другой. Это идеальное содержание давало старой Ев- ропе ее относительное единство и высокую героическую силу, хотя уже оно таило в себе начало того дуализма, который должен был необходимо привести к последую-щему распадению. Революция окончательно отвергла старые идеалы, что было, разу- меется, необходимо, но по своему отрицательному характеру не могла дать новых. Она освободила индивидуальные элементы, дала им абсолютное значение, но лишила их деятельность необходимой почвы и пищи; поэтому мы видим, что чрезмерное раз- витие индивидуализма в современном Западе ведет прямо к своему противоположно- му - к всеобщему обезличению и опошлению. Крайняя напряженность личного со-знания, не находя себе соответствующего предмета, переходит в пустой и мелкий эгоизм/который всех уравнивает. Старая Европа в богатом развитии своих сил про- извела великое многообразие форм, множество оригинальных, причудливых явлений; были у нее святые монахи, что из христианской любви к ближнему жгли людей ты-сячами; были благородные рыцари, всю жизнь сражавшиеся за дам, которых никогда не видали, были философы, делавшие золото и умиравшие с голоду, были ученые-схоластики, рассуждавшие о богословии, как математики, а о математике - как бого- словы. Только эти оригинальности, эти дикие величия делают Западный мир интерес-ным для мыслителя и привлекательным для художника. Все его положительное содер- жание в прошлом, ныне же, как известно, единственное величие, еще сохраняющее свою силу на Западе, есть величие капитала; единственное существенное различие и не-равенство между людьми, еще существующее там,- это неравенство богача и проле-тария, но и ему грозит великая опасность со стороны революционного социализма. Социализм имеет задачей преобразовать экономические отношения общества введени- ем большей равномерности в распределений материального богатства. Едва ли можно сомневаться, что социализму обеспечен на Западе скорый успех в смысле победы и господства рабочего сословия. Но настоящая цель этим достигнута не будет. Ибо как вслед за победой третьего сословия (буржуазия) выступило враждебное ему четвер- тое, так и предстоящая победа этого последнего вызовет, наверно, пятое, то есть но- вый пролетариат, и т. д. Против социально-экономической болезни Запада, как против рака, всякие операции будут только паллиативами. Во всяком случае, смешно было бы видеть в социализме какое-то великое откровение, долженствующее обновить че-ловечество. Если в самом деле предположить даже полное осуществление социалисти-ческой задачи, когда все человечество равномерно будет пользоваться материальными благами и удобствами цивилизованной жизни, с тем большею силою станет перед ним тот же вопрос о положительном содержании этой жизни, о настоящей цели человеческой деятельности, а на этот вопрос социализм, как и все западное развитие, не дает ответа.

Правда, много толкуют о том, что на место идеального содержания старой жиз- ни, основанного на вере, дается новое, основанное на з н а н и и, на науке; и пока эти речи не выходят за пределы общностей, можно подумать, что дело идет о чем-то в еликом, но стоит только посмотреть поближе, какое же это знание, какая наука, и великое очень скоро переходит в смешное. В области знания Западный мир постигла [та же судьба, как и в области жизни общественной: абсолютизм теологии сменился абсолютизмом философии, которая в свою очередь должна уступить место абсолютизму эмпирической положительной науки, то есть такой, которая имеет своим предметом н e начала и причины, а только явления и их общие законы. Но общие законы суть только общие факты, и, по признанию одного из представителей эмпиризма, высшее совершенство для положительной науки может состоять лишь в том, чтобы иметь возможность свести все явления к одному общему закону или общему факту, напри-мер, к факту всемирного тяготения, который уже не сводим ни к чему другому, а мо-жет быть только констатирован наукой. Но для ума человеческого теоретический ин-терес заключается не в познании факта как такового, не в констатировании его суще- ствования, а в его объяснении, то есть в познании его причин, а от этого-то познания и отказывается современная наука. Я спрашиваю: почему совершается такое-то явление, и получаю в ответ от науки, что это есть только частный случай другого, более об- щего явления, о котором наука может сказать только, что оно существует. Очевидно, что ответ не имеет никакого отношения к вопросу и что современная наука предлагает нашему уму камни вместо хлеба. Не менее очевидно, что такая наука не может иметь прямого отношения ни к каким живым вопросам, ни к каким высшим целям челове- ческой деятельности, и притязание давать для жизни идеальное содержание было бы со стороны такой науки только забавным. Если же подлинной задачей науки при- I знавать не это простое констатирование общих фактов или законов, а их действитель-ное объяснение, то должно сказать, что в настоящее время, наука совсем не сущест-вует, все же, что носит теперь это имя, представляет на самом деле только бесфор-менный и безразличный материал будущей истинной науки; и понятно, что зижди- тельные начала, необходимые для того, чтобы этот материал превратился в стройное научное здание, не могут быть выведены из самого этого материала, как план построй-ки не может быть выведен из кирпичей, которые для нее употребляются. Эти зижди- тельные начала должны быть получены от высшего рода знания, от того знания, кото-рое имеет своим предметом абсолютные начала и причины, следовательно, истинное построение науки возможно только в ее тесном внутреннем союзе с теологией и фи- лософией как высшими членами одного умственного организма, который только в этой своей целости может получить силу и над жизнью. Но такой синтез совершенно про- тиворечит общему духу западного развития: та исключающая отрицательная сила, которая разделила и уединила различные сферы жизни и знания, не может сама по себе снова соединить их. Лучшим тому доказательством могут служить те неудачные попытки синтеза, которые мы встречаем на Западе. Так, например, метафизические системы Шопенгауэра и Гартмана (при всем их значении в других отношениях) на-столько сами бессильны в области верховных начал знания и жизни, что должны об- ращаться за этими началами - к Буддизму.

Если, таким образом, идеальное содержание для жизни не в состоянии дать сов- ременная наука, то то же самое должно сказать и о современном искусстве. Для того чтобы творить вечные истинно художественные образы, необходимо прежде всего верить в высшую действительность идеального мира. И как может давать вечные идеалы для жизни такое искусство, которое не хочет ничего знать, кроме этой самой жизни в ее обиходной поверхностной действительности, стремится быть,только ее точ-ным воспроизведением? Разумеется, такое воспроизведение даже невозможно, и искус- ство, отказываясь от идеализации, переходит в карикатуру.

И в сфере общественной жизни и в сфере знания и творчества вторая истори- ческая сила, управляющая развитием Западной цивилизации, будучи предоставлена сама себе, неудержимо приводит под конец к всеобщему разложению на низшие со-ставные элементы, к потере всякого универсального содержания, всех безусловных на- чал бытия. И если мусульманский Восток, как мы видели, совершенно уничтожает человека и утверждает только бесчеловечного бога, то Западная цивилизация стремится прежде всего к исключительному утверждению безбожного чело века, то есть человека, взятого в его кажущейся поверхностной отдельности и дей- ствительности и в этом ложном положении признаваемого вместе и как единственное божество и как ничтожный атом -как божество для себя, субъективно, и как ничтож- ный атом - объективно, по отношению к внешнему миру, которого он есть отдельная частица в бесконечном пространстве и преходящее явление в бесконечном времени. Понятно, что все, что может произвести такой человек, будет дробным, частным, ли- шенным внутреннего единства и безусловного содержания, ограниченным одною по- верхностью, никогда не доходящим до настоящего средоточия. Отдельный личный ин- терес, случайный факт, мелкая подробность - атомизм в жизни, атомизм в науке, атомизм в искусстве- вот последнее слово Западной цивилизации. Она выработала частные формы и внешний материал жизни, но внутреннего содержания самой жизни не дала человечеству; обособив отдельные элементы, она довела их до крайней сте- пени развития, какая только возможна в их отдельности; но без внутреннего органи- ческого единства они лишены живого духа, и все это богатство является мертвым капиталом. И если история человечества не должна кончиться этим отрицательным результатом, этим ничтожеством, если должна выступить новая историческая сила, то задача этой силы будет уже не в том, чтобы вырабатывать отдельные элементы жизни и знания, созидать новые культурные формы, а в том, чтоб оживить, одухотво-рить враждебные, мертвые в своей вражде элементы высшим примирительным нача- лом, дать им общее безусловное содержание и тем освободить их от необходимости исключительного самоутверждения и взаимного отрицания.

Но откуда может быть взято это безусловное содержание жизни и знания? Если бы человек имел его в самом себе, он не мог бы ни утратить, ни искать его. Оно должно быть вне его как частного, относительного существа. Но не может оно быть и во внешнем мире, ибо этот мир, представляет только низшие ступени того развития, на вершине которого находится сам человек, и если он не может найти безусловных начал в самом себе, то в низшей природе еще менее; и тот, кто кроме этой видимой действительности себя и внешнего мира не признает никакой другой, должен отказаться от всякого идеального содержания жизни, от всякого истинного знания и творчества. В таком случае человеку остается только низшая животная жизнь; но счастье в этой низшей жизни зависит от слепого случая и если даже до-стигается, то всегда оказывается иллюзией, и так как, с другой стороны, стремление к высшему и при сознании его неудовлетворимости все-таки остается, но служит толь-ко источником величайших страданий, то естественным заключением является, что жизнь есть игра, которая не стоит свеч, и совершенное ничтожество представляется как желанный конец и для отдельного лица и для всего человечества. Избежать этого заключения можно, только признавая выше человека и внешней природы другой, безус-ловный, божественный мир, бесконечно более действительный, богатый и живой, не- жели этот мир призрачных поверхностных явлений, и такое признание тем естествен-нее, что сам человек по своему вечному началу принадлежит к тому высшему миру и смутное воспоминание о нем так или иначе сохраняется у всякого, кто еще не со- всем утратил человеческое достоинство.

Итак, третья сила, долженствующая дать человеческому развитию его безуслов-ное содержание, может быть только откровением высшего божественного мира, и те люди, тот народ, через который эта сила имеет проявиться, должен быть только по-средником между человечеством и тем миром, свободным, сознательным орудием последнего. Такой народ не должен иметь никакой специальной ограниченной задачи, он не призван работать над формами и элементами человеческого существования, а только сообщить живую душу, дать жизнь и целость разорванному и омертвелому че- ловечеству через соединение его с вечным божественным началом. Такой народ не нуждается ни в каких особенных преимуществах, ни в каких специальных силах и внешних дарованиях, ибо он действует не от себя, осуществляет не свое. От народа - носителя третьей божественной силы требуется только свобода от всякой ограничен-ности и односторонности, возвышение над узкими специальными интересами, требует- ся, чтоб он не утверждал себя с исключительной энергией в какой-нибудь частной низ- шей сфере деятельности и знания, требуется равнодушие ко всей этой жизни с ее мелкими интересами, всецелая вера в положительную действительность высшего ми- ра и покорное к нему отношение. А эти свойства, несомненно, принадлежат племен-ному характеру Славянства, в особенности же национальному характеру русского на- рода. Но и исторические условия не позволяют нам искать другого носителя третьей силы вне Славянства и его главного представителя - народа русского, ибо все осталь-ные исторические народы находятся под преобладающей властью той или другой из двух первых исключительных сил: восточные народы - под властью первой, запад-ные - под властью второй силы. Только Славянство, и в особенности Россия осталась свободною от этих двух низших потенций и, следовательно, может стать историческим проводником третьей. Между тем две первые силы совершили круг своего проявле-ния и привели народы, им подвластные, к духовной смерти и разложению. Итак, повто-ряю, или это есть конец истории, или неизбежное обнаружение третьей всецелой си-лы, единственным носителем которой может быть только Славянство и народ русский.

Внешний образ раба, в котором находится наш народ, жалкое положение России в экономическом и других отношениях не только не может служить возражением про-,тив ее призвания, но скорее подтверждает его. Ибо та высшая сила, которую русский народ должен провести в человечество, есть сила не от мира сего, и внешнее богат-ство и порядок относительно ее не имеют никакого значения. Великое историческое призвание России, от которого только получают значение и ее ближайшие задачи, есть призвание религиозное в высшем смысле этого слова. Когда воля и ум людей вступят в действительное общение с вечно и истинно существующим, тогда только получат свое положительное значение и цену все частные формы и элементы жизни и знания - все они будут необходимыми органами или посредствами одного живого целого. Их противоречие и вражда, основанная на исключительном самоутверждении каждого, необходимо исчезнет, как только все вместе свободно подчинятся одному об-щему началу и средоточию.

Когда наступит час обнаружения для России ее исторического призвания, никто не может сказать, но все показывает, что час этот близок, даже несмотря на то, что в русском обществе не существует почти никакого действительного сознания своей высшей задачи. Но великие внешние события обыкновенно предшествуют великим пробуждениям общественного сознания. Так, даже крымская война, совершенно бес-плодная в политическом отношении, сильно, однако, повлияла на сознание нашего об-щества. Отрицательному результату этой войны соответствовал и отрицательный ха-рактер пробужденного ею сознания. Должно надеяться, что готовящаяся великая борь-ба послужит могущественным толчком для пробуждения положительного сознания русского народа. А до тех пор мы, имеющие несчастье принадлежать к русской интеллигенции, которая, вместо образа и подобия Божия все еще продолжает носить образ и подобие обезьяны,- мы должны же, наконец, увидеть свое жалкое по-ложение, должны постараться восстановить в себе русский народный характер, пере-стать творить себе кумира изо. всякой узкой ничтожной идейки, должны стать равно-душнее к ограниченным интересам этой жизни, свободно и разумно уверовать в дру-гую, высшую действительность. Конечно, эта вера не зависит от одного желания, но нельзя также думать, что она есть чистая случайность или падает прямо с неба. Эта вера есть необходимый результат внутреннего душевного процесса - процесса реши-тельного освобождения от той житейской дряни, которая наполняет наше сердце, и от той мнимо научной школьной дряни, которая выполняет нашу голову. Ибо отрицание низшего содержания есть тем самым утверждение высшего, и, изгоняя из своей, души ложных божков и кумиров, мы тем самым вводим в нее истинное Божество.

1877.

[Вл.С.Соловьев ]|[Библиотека «Вехи» ]
© 2004, Библиотека «Вехи»

Первая публикация в Интернете

Важно не то, что во всяком человеке есть зачатки и добра и зла, а то, что из двух в ком пересилило. Зло действительно существует, и оно выражается не в одном отсутствии добра, а в положительном сопротивлении и перевесе низших качеств над высшими во всех областях бытия. Д ля исполнения воли Божией и достижения Царства Божия кроме совести и ума нужно еще что-нибудь третье - вдохновение добра, или прямое и положительное действие самого доброго начала на нас и в нас. Настоящая культура требует, чтобы всякая драка между людьми и между нациями была вовсе упразднена. О Рождестве в церквах поется: "На земле мир, в человецех благоволение". Это значит, что мир на земле будет только тогда, когда между людьми будет благоволение. Нужно не молиться Богу, а действовать по-Божьи. Грех один только и есть смертный - уныние, потому что из него рождается отчаяние, а отчаяние - это уже, собственно, и не грех, а сама смерть духовная.

Цитаты из книги Владимир Соловьев -
Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории,
со включением краткой повести об Антихристе

ПРЕДИСЛОВИЕ

Есть ли зло только естественный недостаток, несовершенство, само собою исчезающее с ростом добра, или оно есть действительная сила, посредством соблазнов владеющая нашим миром, так что для успешной борьбы с нею нужно иметь точку опоры в ином порядке бытия?

Много лет тому назад прочел я известие о новой религии, возникшей где-то в восточных губерниях. Эта религия, последователи которой назывались вертидырниками или дыромоляями, состояла в том, что, просверлив в каком-нибудь темном углу в стене избы дыру средней величины, эти люди прикладывали к ней губы и много раз настойчиво повторяли: "Изба моя, дыра моя, спаси меня!". Никогда еще, кажется, предмет богопочитания не достигал такой крайней степени упрощения.

Истинная задача полемики здесь -- не опровержение мнимой религии, а обнаружение действительного обмана.

Никакая русская цензура не требует заявлять такие убеждения, которых не имеешь, притворяться верящим в то, во что не веришь, любящим и чтущим то, что презираешь и ненавидишь.

С полемическою задачею этих диалогов связана у меня положительная: представить вопрос о борьбе против зла и о смысле истории с трех различных точек зрения, из которых одна, религиозно-бытовая, принадлежащая прошедшему, выступает особенно в первом разговоре, в речах генерала; другая, культурно-прогрессивная, господствующая в настоящее время, высказывается и защищается политиком, особенно во втором разговоре, и третья, безусловно-религиозная, которой еще предстоит проявить свое решающее значение в будущем, указана в третьем разговоре в рассуждениях г[-на] Z и в повести отца Пансофия.

Если прекращение войны вообще я считаю невозможным раньше окончательной катастрофы, то в теснейшем сближении и мирном сотрудничестве всех христианских народов и государств я вижу не только возможный, но необходимый и нравственно обязательный путь спасения для христианского мира от поглощения его низшими стихиями.

_______
О книге:

Первая публикация под названием "Под пальмами. Три разговора о мирных и военных делах"" в журнале "Книжки Недели". 1899. No 10. С. 5--37; No 11. С. 126--159; 1900. No 1. С. 150--187.

В 1900 г., еще при жизни автора, вышло первое отдельное издание, под новым названием, с предисловием, впервые напечатанным в газете "Россия" под заголовком "О поддельном добре", и с незначительными исправлениями по сравнению с первоначальным текстом: "Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об Антихристе и с приложениями".

"Три разговора" -- последняя книга Вл. Соловьева, но ее было бы опрометчиво рассматривать как своеобразное завещание, как безнадежный итог всего его творчества. Этому противоречит и пафос замечательной книги "Оправдание добра", второе, значительно дополненное издание которой вышло в 1899 г., и вся общественно-публицистическая деятельность Соловьева, которую он не прекращал до последних дней жизни и которая была проникнута идеями свободы, нравственности, веры и долга, теми идеями, что должны восторжествовать над силами зла в земной жизни. Несомненно, что последние годы философа были полны трагических предчувствий, о чем он, например, писал к В. Л. Величко 3 июля 1897 г.: "Наступающий конец мира веет мне в лицо каким-то явственным, хоть неуловимым дуновением,-- как путник, приближающийся к морю, чувствует морской воздух прежде, чем увидит море". Но, думается, "Три разговора" не следует подвергать расширительному толкованию, надо всегда помнить об их полемической заостренности (прежде всего против толстовства) и не упускать из вида свидетельства самого Соловьева: "Я написал это, чтобы окончательно высказать мой взгляд на церковный вопрос". В "Трех разговорах" немало от соловьевской историософии и эсхатологии, но еще больше -- от традиционных для него общественно-политических проблем. Местами "Три разговора" напоминают публицистический комментарий к газетным сообщениям. К сказанному можно добавить, что публичное чтение Соловьевым "Повести об Антихристе" весной 1900 г. вызвало насмешки петербургской публики.

К работе над "Антихристом" писатель приступил весной 1896 г., возможно, под влиянием той ожесточенной полемики, что вызвала в русской печати его статья "Смысл войны" (1895), составившая затем восемнадцатую главу "Оправдания добра". Большинство критиков восприняли ее (совершенно ошибочно) как апологию войны. Соловьев предсказывал вооруженную борьбу между Европою и "монгольскою Азией", которая "будет, конечно, последнею, но тем более ужасною, действительно всемирною войною, и не безразлично для судеб человечества, какая сторона останется в ней победительницею". Правда, добавлял он, в этой борьбе нет безусловной, извне тяготеющей необходимости: "Дело еще в наших руках... Против Европы, внутренно объединенной и действительно христианской, Азия не имела бы ни оправдания борьбы, ни условий победы". Ясно, что в этих высказываниях легко усмотреть зародыш некоторых страниц из "Трех разговоров".

Работа над творениями Платона подсказала Соловьеву редкую в русской литературе форму произведения -- классический платоновский диалог, когда собеседники, при всей разности их взглядов, равным образом участвуют в выявлении основных идей автора. Очевидно, что г. Z высказывает суждения, наиболее близкие Соловьеву. Прототипом Политика, возможно, был С. Ю. Витте, тогдашний министр финансов, с которым Соловьев находился в добрых отношениях. Князь -- выразитель толстовских воззрений. Монах Пансофий, сочинивший "Краткую повесть об Антихристе",-- поэт Вл. Соловьев , чей стихотворный эпиграф предваряет повесть. Окончательную отделку "Три разговора" получили весной -- осенью 1899 г., зимой 1900 г. была написана "Повесть об Антихристе".

---
Из Википедии:

Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории — философское сочинение Владимира Соловьева, написанное весной 1900 года за несколько месяцев до своей смерти. Данное сочинение рассматривается как «завещание» и даже предсказание. Вместе с тем, Г.В. Флоровский замечает в этой книге отход Соловьева от его прежних идей (в т.ч. и г.о. теократии).

Первый разговор касается темы войны. Соловьев хотя и признает в войне зло, так как война предполагает убийство, тем не менее он полагает, что война может быть справедливой. В качестве примера он рассказывает историю Генерала о возмездии башибузукам за уничтожение армянского села. Другая история касается Владимира Мономаха, который громил половцев, предупреждая их разорительные набеги на мирные славянские села.

Второй разговор посвящён теме прогресса , который усматривается в стремлении к международному миру, избавлении от кровожадной дикости в пользу цивилизации («мирная политика есть симптом прогресса»). Соловьев упоминает о прогрессе в Турецкой империи, а также говорит о переносе центра мировой истории на Дальний Восток. Соловьев был сторонником мирного освоения Азии Россией совместно с Англией, а также солидарности с прочими европейскими нациями. Отторжение Европы бросает Россию в объятья Азии.

Третий разговор касается антихриста. Разбирая проявления прогресса, Соловьев замечает, что смерть и зло по-прежнему сохраняются в мире. Зло проявляется не только на индивидуальном или общественном уровне, но и на физическом. И спасение от этого зла возможно только с помощью высших сил, а именно воскресения. Без истинного воскресения добро оказывается таковым лишь по внешности, но не по сути.

Далее Соловьев переходит к повести об антихристе, в эпиграфе к которой упоминает термин панмонголизм. Панмонголизм означает идею консолидации «народов Восточной Азии» против Европы в рамках обновленной японско-китайской Срединной империи. Соловьев предсказывает, что такая империя вытеснит англичан из Бирмы, а французов из Индокитая и вторгнется в российскую Среднюю Азию и далее в европейскую Россию, Германию и Францию. Однако новое монгольское иго заканчивается всеевропейским восстанием. Однако в освобожденной Европе обнаружится антихрист — «великий аскет, спиритуалист и филантроп», а также вегетарианец. При поддержке масонов этот человек в XXI веке станет президентом «Европейских Соединенных Штатов», которые трансформируются во «всемирную монархию». Антихристу будет помогать католический епископ Аполлоний, хотя само папство будет уже изгнано из Рима. Столицей империи Антихриста станет Иерусалим, где появится «храм для единения всех культов». Во время общехристианского собора погибнут два праведника: католический папа Петр (служивший архиепископом Могилёвским) и православный старец Иоанн. Конец власти Антихриста положило восстание евреев, а окончательное уничтожение его армий было вызвано извержением вулкана в районе Мертвого моря.

Реферат по философии

по произведению В.С. Соловьёва «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории»

Москва 2002

Итоговая работа великого русского мыслителя Владимира Сергеевича Соловьёва посвящена вечным вопросам бытия: добро и зло, истина и ложь, религия и нигилизм. По определению самого философа «это разговоры о зле, о военной и мирной борьбе с ним».

Сам автор говорил: «Моя задача здесь скорее полемическая, то есть я хотел ярко выставить связанные с вопросом о зле жизненные стороны христианской истины. «В самом произведении чётко поставлен вопрос: есть ли зло только естественный недостаток, само собою исчезающее с ростом добра, или оно есть действительная сила, посредством соблазнов владеющая нашим миром.

Это произведение строится в форме диалога-спора, суть которого - в толковании истории, "нравственного порядка" вещей, в чем их смысл.

Анализируя данное произведение, я пришла к выводу, что нельзя рассматривать все три разговора по отдельности. Так как тема одного разговора прослеживается и в содержании других. Поэтому в моём реферате нет чёткого деления на части, а выделяются главные моменты произведения в целом.

Действие происходит в саду одной из вилл, расположенной у подножия Альп, где случайно сошлись пятеро русских: старый боевой г е н е р а л; п о л и т и к- «муж совета», отдыхающий от теоретических и практических занятий государственными делами; молодой к н я з ь, моралист и народник, издающий разные брошюры по нравственным и общественным вопросам; д а м а средних лет, любопытная ко всему человечеству, и ещё один господин неопределённого возраста и общественного положения- автор называет его г-н Z.

Первый разговор начинается по поводу газетной статьи и насчёт литературного похода против войны и военной службы. Первым в разговор вступает Генерал: «Существует теперь или нет христолюбивая и достославная российское воинство? Спокон веков всякий военный человек знал и чувствовал, что служит делу важному и хорошему. Это наше дело всегда освящалось в церквах, прославлялась молвою.… И вот мы вдруг узнаём, что всё это нам нужно забыть, а дело, которому мы служили и гордились, объявлено дурным и пагубным, оно противно Божьим заповедям…»Сам военный не знает, как на себя смотреть: как на настоящего человека или как на «изверга естества». В полемику с ним вступает князь, который осуждает войну и военную службу. Свою позицию он выражает так: «не убий» и считает, что убийство есть зло, противное воли Божией, и что оно ни под каким видом не может быть никому дозволено».Ещё одной точки зрения придерживается политик, который полагает, что все нападки в статье обращены не к военным, а к дипломатам и другим «штатским», которые очень мало интересуются «христолюбивостью».А военные по его мнению должны выполнять беспрекословно приказания начальства, хотя литературная агитация против войны для него явление отрадное.

Генерал начинает спорить, что армии непременно нужна полная уверенность в том, что война есть дело святое, благодаря чему в войсках будет воспитываться боевой дух. Разговор переходит в ту стадию, при которой начинается рассмотрение самой войны как неизбежного зла бедствия, терпимого в крайних случаях. Вспоминается даже, что все святые русской церкви принадлежат лишь к двум классам: или монархи, или войны. А значит христианские народы, «по мысли которых святцы делались», военную профессию уважали и ценили. Вразрез этой теории идет мысль князя, который из журналов прочитал, что христианство безусловно осуждает войну. А сам он считает, что война и военщина - «безусловное и крайнее зло, от которого человечество должно непременно и сейчас же избавиться». Что поведет, по его мнению, к торжеству разума и добра.

И тут перед нами встаёт ещё одна точка зрения. Её высказывает г-н Z. Он говорит о том, что война не есть безусловное зло, и что мир не есть безусловное добро, то есть бывает хорошая война, значит, возможен дурной мир. Здесь мы видим разницу между взглядами г-на Z и Генерала, который, как военный человек, думает, что война может быть очень плохим делом «…именно, когда нас бьют, как, например, под Нарвой» и мир может быть прекрасным, как например, Ништадтсий. Генерал начинает рассказывать своим собеседникам об одном сражении на Аладжинских высотах (что было на войне с турками), при котором «и своих и чужих много полегло», и при этом каждый воевал за «свою правду». На что князь ему замечает, каким же образом война может быть честным и святым делом, когда это борьба «одних разбойников с другими». Но генерал с ним не согласен. Он считает, что «умри бы он тогда- прямо предстал бы перед Всевышним и занял бы место в раю».Ему не интересно знать, что по ту и по эту сторону все люди и что во всяком человеке есть добро и зло. Генералу важно, «что из двух в ком пересилило».

И тут г-н Z поднимает вопрос о религии, Христе, который «не подействовал силою евангельского духа, чтобы пробудить добро, сокрытое в душах Иуды, Ирода, еврейских первосвященников. Почему же Он не избавил их души от той ужасной тьмы, в которой они находились?»

Интересным представляется рассказ г-на Z о двух афинских странниках, пришедших в конце жизни к такому выводу: греши и не кайся, ибо раскаяние ведёт к унынию, а оно является большим грехом.

Далее спор снова возвращается к теме войны. Политик твёрдо убеждён в том, что нельзя оспаривать исторического значения войны, как главного средства, которым создавалось и упрочивалось государство. Он считает, что нет такого государства, которое было бы создано и укреплено, без военных действий. Политик приводит в пример Северную Америку, которой пришлось добывать свою политическую независимость путём долголетней войны. Но князь отвечает, что это говорит о «неважности государства» , и что война не несёт в себе великого исторического значения для условий создания государства. Политик пытается доказать, что военный период истории кончился. Хотя о немедленном разоружении не может быть и речи, «ни мы, ни наши дети больших войн не увидим». Он приводит в пример время Владимира Мономаха, когда приходилось ограждать будущее русского государства от половцев, а потом от татар. Теперь же таких угроз России не наблюдается и,следовательно, война и военные просто не нужны. Сейчас, считает Политик, война имеет смысл быть где-нибудь в Африке или Средней Азии. И снова приходится ему возвращаться к мысли о «святых войнах». Он говорит так: «Войны, которые воздвигнуты в ранг святых, возможно, были в киевской или монгольской эпохе. В подтверждение своих слов он приводит в пример Александра Невского и Александра Суворова. Александр Невский сражался за национально-политическую будущность своего отечества, поэтому он - святой. Александру Суворову, напротив, спасать Россию не приходилось. Спасение же России от Наполеона (с ним «можно было бы договориться»)- это патриотическая риторика. Далее Политик рассуждает о Крымской войне, как о «безумной», а её причина, по его мнению, - это «дурная воинствующая политика, в результате которой погибло полмиллиона людей».

Следующая интересная мысль состоит в том, что современные нации перестают уметь воевать, а сближение России с Францией - выгодно, это - «союз мира и предосторожности». Ему парирует Генерал, говоря, что если опять столкнуться две военные нации, то опять «пойдут бюллетени», и военные качества всё равно нужны. На это политик прямо заявляет: «Как в теле ненужные органы атрофируются, так и в человечестве воинствующие качества стали не нужны.»

Что же предлагает Политик, в чём он видит решение этих проблем? А в том, чтобы взяться за ум и вести хорошую политику, например, с Турцией: «ввести её в среду культурных наций, помочь образоваться и стать способными справедливо и гуманно управлять народами, которые не в состоянии мирно управляться со своими делами». Тут идёт сравнение с Россией, где было отменено крепостное право. В чём же тогда состоит особая задача русской политики в восточном вопросе? Здесь Политик предлагает идею, что все европейские нации должны быть солидарны в интересе культурного расширения. А конкретно Россия должна удвоить усилия, чтобы скорее догнать другие нации. Русский народ должен воспользоваться опытом сотрудничества. «Добровольно трудясь над культурным прогрессом варварских государств, мы стягиваем узы солидарности между нами и другими европейскими нациями».

Но Генерал, как человек, побывавший на войне, не верит в солидарность. На это Политик заявляет, что коль мы сами европейцы, так и должны быть солидарны с другими европейскими нациями. Однако не все собравшиеся считают, что русский народ - европейцы. Например, г-н Z утверждает что «мы представляем собой особый греко-славянский тип. И Политик вновь оперирует тем, что «Россия – великая окраина Европы в сторону Азии, то есть азиатский элемент в природу нашу вошёл, второю душою сделался». И чтобы разобраться во всём «необходимо возобладание одной души, разумеется лучшей, то есть умственно более сильной, более способной к дальнейшему прогрессу. Сначала нации должны были сложиться, окрепнуть и «устоять против низших элементов». В этот период нужна была война, которая на том этапе была делом святым. А теперь наступает эпоха мира и мирного распространения повсюду европейской культуры. И в этом Политик видит смысл истории: «мирная политика есть мерило и симптом культурного прогресса».

Тогда что же дальше? Может быть, ускоренный прогресс есть симптом конца, а, значит, исторический процесс приближается к своей развязке? Г-н Z подводит разговор к тому, что о прогрессе заботиться нельзя, если знать, что «конец его всегда есть смерть для всякого человека». Генерал уточняет эту мысль, а именно встаёт вопрос об антихристе и антихристианстве: «духа Христова не имея, выдают себя за самых настоящих христиан». То есть антихристианство ведёт к исторической трагедии, так как это будет «не простое неверие или отрицание христианства, а это будет религиозное самозванство».